Анджей Сапковский: Без догмата - Миры Анджея Сапковского


	Анджей Сапковский: Без догмата 1. ПРЕВРАТНОСТИ ЖАНРА Едва на планете Земля появилась первая литературная рецензия, тут же подлинным бичом любой оценки художественного текста стала наркотическая тяга к классификациям. К расстановке по полочкам. Т-э-экс, батенька, а по какому ведомству у нас Гомер числится? Про великие подвиги пишет? Понятно-с, определим как Эпос Героический. А почему, собственно, не репортаж? “Выпуклость брони пробив, пика у пупок угодила” - разве такой натурализм эпичен?! “Наземь упали кишки и доспехи на нем загремели” - вот тебе, блин, и героиада… Даже замученный штампами школьник порой удивляется: почему “Горе от ума” - и сегодня комедия? В чем тут прикол, где юмор? С какой стати “Мертвые души” - поэма? Где в этой кулинарной дотошности темп, драйв, где энергетика, где обаяние ритма? Почему пронзительно-пессимистическая, щемящая “Аэлита” А.Толстого – фантастика, да еще научная?! Потому что конструкция кустарного звездолета дана? Так у Пушкина в “Евгении Онегине” еще более скрупулезно вся технология дуэли выписана – так что же теперь, роман в стихах причислить к пособиям по боевым искусствам?! Мания ведомственной классификации мешает и Анджея Сапковского понять таким, каков он есть во всем великолепии. Т-э-экс, батенька…имеет место быть вымышленный мир средневекового пошиба, карта земель, сверхъестественные существа… Ага, еще и магия, волшебство! Диагноз ясен – фэнтези чистой воды. Таким макаром весь “Ведьмачий цикл” отрезается от реалистической беллетристики, литературной сказки, историко-реконструктивной фантастики, философской прозы. “Палочки должны быть по-пен-ди-ку-ляр-ны!”. Раз в наличии золотые драконы, заклинания и эльфы – извольте поставить “Ведьмака” на ту же полку, где стоят Говард, Толкин и Муркок. На самом деле азбучные филологические классификации умерли еще в середине 19-го столетия. И творчество Сапковского их не то чтобы отрицает – оно с ними не имеет ничего общего, равно как произведения Кафки, Булгакова, Баха, Платонова, Чапека, Экзюпери, Коэльо и еще черт знает кого. Единственное, что берусь утверждать и доказывать: Сапковский стоит далеко за пределами какого-либо архаичного литературно-жанрового подведомства. Ну право-слово, неужели мой дикий и трепетный земляк Шукшин – это соцреализм?! 2. ИГРА ЗОЛОТЫМИ ФИГУРКАМИ Хотя… Сам пан Анджей поначалу подкармливал искушение определить его по вполне определенному департаменту. В самом начале своей игры с ведьмаком он не без удовольствия жонглирует фигурками жанрово безупречной классики. “Как бы резвяся и играя”, строит фабулы рассказов на знакомых сюжетах литературной сказки. Куражится, кувыркается, забавляется, иронизирует! Чего стоит одна только историйка про Белоснежку-Ренфри и ее друзей, семь гномов, которых она прикончила в дружеской поножовщине? А как мило освежил пан Анджей сюжет о красавице и чудовище! Красавицу-бруксу, чудовищную тварь с генетикой Соловья-Разбойника, достаточно было прикончить, чтобы щетинистое чудо-юдо расколдовалось и стало прекрасным рыцарем… Андерсен, братья Гримм, Шарль Перро – со всеми ними Сапковский играет вдохновенно и затейливо, сочетая иронию и пиетет. И попутно, походя, уже здесь, в самом начале пути, деформируя все эти чертовы классификации и жанры! Та же Ренфри – она и брошенный, нищий, едва выживший ребенок (“шел по улице малютка”), и андерсеновская Маленькая Разбойница со всем набором отталкивающе-обаятельных повадок, и сугубо реалистическая любовница-вамп в обтягивающих лосинах и батистовых трусиках, грациозно и шустро ползающая по крышам… …И пока читателя носом не ткнут в суровую и (да, кстати!) НЕРАЗРЕШЕНУЮ по сей день проблему морального выбора “из двух зол” (Буш или Садам, Путин или Зюганов),он, читатель, так и будет думать, что взял в руки легкомысленные парафразы европейских литературных сказок, чуть приправленные фэнтези и модернизаторством (типа гринписовских деклараций “Края света”). А вот когда он, читатель ткнется, вляпается – в кровавую резню на рыночной площади Блавикена, когда услышит свист камней, летящих в спину героя-избавителя, когда откровенно не поймет, приятна или противна ему эта чертова Разбойница-Белоснежка, которая и с пробитым животом норовит садануть своего любовника-победителя… Что-то здесь не то. Определенно не то. Сочная, жизнелюбивая русалка Шъееназ при всем ее самопожертвовании отделяется от эфемерно-романтической русалочки Ганса Христиана Андерсена. А уж Ренфри с ее криминально-беспризорным прошлым, батистовым бельем и распоротым пузом – определенно не сказочная Белоснежка. (Кстати, о Гомере-репортере. Почему-то и Сапковский любит этот извращенный образ – красавица-злодейка с выпущенными внутренностями…Вспомните тяжкую кончину Мистле!) Сапковский нас красиво, сладостно обманул. За один ход, за оду прелюдию – цикл проложных рассказов сборника “Ведьмак”. Прикинулся игриво-безответственным пересказчиком сказок нашего детства – и бросил нас мордой в грязь проблем нашей взрослости. Тех, которые мы захлебываем алкоголем “серьезной литературы”. В классической сказке Добро – это Добро, Зло – это Зло. А у пана Анджея ползут и нахлестываются аберрации. Добро с кулаками = Зло. Зло с идеалами = Добро. Уродливая монстриха на поверку – несчастный, дегенеративный ребенок. Расколдуй, отмой, воспитай – и ничего такого. И наоборот, Добрый Волшебник, трудящийся на благо горожан в райской башне с яблоньками и голыми гуриями - трусливый волхв, спасающий не людей, а свою шкуру. Сказка искрится, играет… и оказывается миражом. А вместо марева – кровь и грязь нашего повседневного человечьего карабканья. Хоть в Нильфгаарде, хоть в Сибири… 3. ЭТО ЕГО СОБСТВЕННОЕ Впрочем, “проницательный читатель” (по Н.Г. Чернышевскому) уже в “Ведьмаке” сообразит, что все не так просто. Помимо любимых с детства сюжетов и образов, кроме милого волшебного антуража (герой, замки, оборотни, феи), прорисовывается по-брейгелевски грубый, ремесленнически-предметный, жестокий и сочный мир. Чем-то он созвучен с реалиями средневековой Центральной Европы. Официальная вера соседствует с дремучим язычеством и колдовством. А оттого – сопряжение миров: огосударствленной людской цивилизации – и анклавов нечеловечских сообществ, всех этих краснолюдов, эльфов, низушков… И это вовсе не дань “фэнтези-департаменту”, а исторический реализм – перед битвой при Грюнвальде литовские жрецы прыгали нагишом через костер и поили молоком священных ужей, как сообщаал польский хронист Ян Длугош…Заодно не грех вспомнить, кто в этой битве победил. Национально-историческое у Сапковского неистребимо. Его нельзя полюбить всей душой, если не полюбил Болеслава Пруса, а главное – Генриха Сенкевича. Полифоничная драматургия битвы под Бренной – это не столько Толстой, сколько именно Сенкевич. Только у него атака тяжелой кавалерии столь же музыкальна! Сугубо по-польски звучат сословия, должности. звания: “кмет”, “солтыс”, “комтур”, “сотник”, “оберштер”, “войт”. Но в поле зрения – не только славянская, но вся европейская лексика, стилистика, культура. Рафинированный Боклер отзывается явной франкофонией, прованским легкомыслием, а Скеллиге узнаваемо скандинавоподобна (вплоть до “конунга”, “ярла” и “драккара”), даже “Империя Зла”, Нильфгаард (несмотря на южную дислокацию) откровенно перекликается с германо-нидерландской традицией (от сдвоенных гласных до торговых гильдий). А каковы картинки средневекового ученого космополитизма! В описании быта и нравов Оксенфуртской Академии слышатся явные отзвуки вагантских песен, и грубых, и нежных… недаром туда Лютика приглашали преподавать! (Извините за личное – работая по совместительству в Новосибирском университете, я теперь невольно ищу и нахожу в его облике оксенфуртские черточки…). Мир Сапковского – это не застывшее историческое состояние, свойственное для “жанра фэнтези”, в коем на протяжении столетий мир неизменен, том за томом. Здесь эволюция общества – о диво! – проистекает на протяжении даже не эльфийской – простой человеческой жизни. В первых частях саги все реалии по большей части совпадают с IX-XII веками нашей эры. Дремучий феодализм с пережитками родового строя, общины, примитивное хозяйство, гильдии мастеров, успех войны зачастую решает личный подвиг… А что мы видим в конце эпопеи? Откровенные зачатки капитализма, прогресс науки, идеологию Возрождения (вплоть до еретической идеи Республики римского образца), регулярные армии и отряды наемников… на глазах изумленного читателя прогрессируют науки, идеологии, технологии. Все и вся становится куда более элегантным, выразительным и куртуазным. Ни дать ни взять Италия XIV столетия от Рождества Христова. Вдобавок эмансипация идет семимильными шагами… …Правда, пороха так и не выдумали. И чумные эпидемии только начинаются. Зато не за горами Белый Хлад – запоздавшее на несколько тысячелетий Великое Оледенение. ГРЯЗНАЯ ДРАМА ИСТОРИИ “Город горел. Забитые дымом узкие улочки, ведущие ко рву, к первой террасе, полыхали жаром, языки пламени пожирали притулившиеся друг к другу соломенные крыши домов, лизали стены замка. С запада, от портовых ворот, накатывался крик, звуки яростного боя, глухие, сотрясающие стены удары тарана.”. Война, смута, политика у Сапковского намного жестче и грязнее, чем у того же Льва Толстого. В “Войне и Мире” мы не найдем зачумленных хуторов, младенцев на пиках и до смерти истерзанных пленников. Разве что пожар Москвы, беженцев с котомками и наглого оккупанта лейтенанта Рамбаля. Плоше него у классика вояк нету. Сапковский живописует историю в стилистике современника Толстого – Гойи-и-Луисентеса. Те же “Бедствия Войны”, офорты в прозе - казни, надругательства, унижения и трупы, трупы, трупы… Грязь и вонь, кровь и грабеж. Особо отметим! – с любой конфликтующей стороны. Партии Хороших Парней у Сапковского не сыщется. Все одним миром мазаны. Разница – разве что в стилистике зверства и насилия. Перфекционисты-эльфы убивают с патриотическими лозунгами на устах (как, впрочем, и многие другие), а пытают изысканно, философствуя вслух. Нильфы в чем-то сродни нацистам – убийства и грабеж ставят на поток, сопрягают с экономикой, превращают в отменно организованную систему. Их романтические оппоненты, кондотьеры Вольной Компании, мучают с оглядкой на Боккаччо: “…кастрировали его, вырвали язык, обрубили пальцы рук. А под конец выдавили глаза. Теперь-то, насмехались они, никаким манером ты не поиграешь со своей подружкой. И даже не сможешь глянуть, как она забавляется с другим”. Мир Сапковского – это мир беспробудного насилия везде и всегда, не только на войне. Политика делается кинжалом и ядом, заговором и предательством, подкупом и шпионажем. Всеми этими средствами (кроме примитивного ножика) не брезгует даже элита, почти сверхчеловеки – Маги Капитула. Декларируют себя вне политики…но, как говаривал один старший сержант, “зарекалась свинья говно жрать”. Часть небожителей тут же начинает интриговать в пользу Нильфгаарда и эльфов, другая часть – теми же средствами поддерживать их противников. А что тогда говорить об обычных людях и нелюдях?! Милые подростки из банды Крыс (просто трогательные во всем обаянии ищущего, нежного еще, переходного возраста!) походя убивают и издеваются, в основном, ради самоутверждения. Но все равно убивают и издеваются – даже Цири, невзирая на постоянное самоощущение избранности, изголяется над гоп-стопнутой девушкой-аристократкой в крысином духе: “Даже если бы эта молокососка была герцогиней, то должна передо мной присесть, да так, чтобы задницей земли коснуться, да и головкой тоже. Давай брошку! Ну, чего ждешь? Сорвать ее с тебя вместе с корсетом?!”. Одна из поклонниц Сапковского скрупулезно посчитала, сколько людей, нелюдей и чудовищ убил Геральт – с явным моральным подтекстом. Смотрите мол, какой серийный душегуб-то! Но Геральт из Ривии очень гармонично вписан в мир тотального и повсеместного насилия, созданный Сапковским. Да, общество у него прогрессирует с какой-то нездоровой, лихорадочной скоростью – только что боронами-суковатками гари распахивали и вот уже к проблеме расщепления ядра подбираются…Да только весь исторический процесс, вся социальная тектоника пропитаны кровью и дерьмом. И концентрация пропитки уже не фантазийная, а более чем реалистическая. 4. ПОЗОР И БЕССМЕРТИЕ ЭТИКИ Проблемой морального выбора Сапковский озабочен не только в новеллах “Ведьмака”. Меньшее зло, цели и средства, цена вопроса – эти философемы постоянно в работе. И приоритет – за прагматическими решениями. Меньшее зло все-таки приемлемо в сравнении с большим, всякий вопрос имеет разумную цену, а цель оправдывает средства. Главная команда героев-спасателей - Геральт, Йэннифер, Кагыр “и примкнувшие к ним” Мильва, Ангулема и Регис этих принципов и придерживаются. Спасения Цири они добиваются приблизительно такими же методами, какими неумехи-партизаны Стоков боролись за свободу родного края, а молодцы и молодицы из Вольной Компании зарабатывали свои дукаты. Нравственный позитив Команды Героев – только в неукоснительном исполнении добровольно взятых обязательств: найти и освободить Цири, покарать ее обидчиков и в этом деле всячески помогать друг другу. Подобных же принципов (“сделать то, что обещали сделать”) придерживаются и другие добровольцы – Крысы, например (“один за всех и все за одного”). По этому критерию самый безнравственный тип – все-таки Вильгефорц, который никому (даже самому себе) ничего не обязуется, а лишь банально борется за всемогущество. И не потому ли такой бледный, плоский? Пожалуй, тут лира пана Анджея издала фальшивый звук. Нотка “тотальной власти” - это как раз сугубо жанровый, фантастический штамп (начиная с Жюля Верна и Александра Беляева). Мотив призван демонизировать – а на самом деле опошляет и лишает живости. Злодейские ужимки и полутораглазая рожа Вильгефорца какие-то попсовые, голливудские. Тот же Бонарт, садист предпенсионного возраста, намного интереснее и ярче со своей голубиной верандой и крошками желтка в усах. Выше, лучше, успешнее всех – те, кто идут по пути исполнения собственных добровольных обетов, не считаясь со средствами. Легко догадаться, что в этом мире целустремленных прагматиков благородно-безвредные персонажи наперечет. Это добрый грамотей Ярре, которому не хватает разве что очочков Пьера Безухова. В отличие от других доброхотов автор его щадит – пусть и инвалидом, оставляет в живых, дарует любовь и потомство, даже место в историографии… Не замазан и хлюст Лютик - он вне насилия как служитель муз, а также патологический трус. Наконец, профессиональный этик, Высогота из Корво. Это особый случай – на пороге смерти опальный философ спасает и плоть, и душу раненой Цири, дает ей возможность перемещения в мирах мест-времен, исполняя тем самым миссию уже не человека, но бога. Правда, смертного бога. Миссия Высоготы – в синтезе цели и средства, в насыщении Миссии моральным стимулом. После посиделок на болотах Переплюта с этиком-диссидентом Цири сама себя перепрограммирует. Со спиритуальной задачи Предназначения, поставленной извне (роком, пророчеством, генетикой) на исполнение личной, самой себе поставленной задачи – спасти близких, прежде всего Йеннифер… и заодно покарать всех их обидчиков (жа и про своих не забыть). Моралист-схематик Высогота привил ей этику Сапковского. Приоритет внутреннего личного обязательства надо всем остальным. Впрочем, не пан Анджей изобрел такую этику. Это приоритетный нравственный ориентир рыцарства. Прежде всего будь верен собственным обетам, не принужденным и искренним – а остальное все приложится! Тогда впору наречь сагу Сапковского рыцарским романом…Но это уже моя собственная сага про белого бычка. Ибо… “Едва на планете Земля появилась первая литературная рецензия, тут же подлинным бичом любой оценки художественного текста стала наркотическая тяга к классификациям”. Ст. л-т. М. Коегоорн Дата публикации: 2008-10-14 13:26:21 Просмотров: 11169 [ Назад ]