Встреча «Сапковский versus переводчики» («Sapkowski versus tłumacze»), запись которой я предлагаю Вашему вниманию, состоялась 02 июня 2005 года в Кракове, на фестивале POPLIT. К сожалению, возможность сделать перевод аудиозаписи у меня появилась только сейчас, и в связи с этим многие данные, о которых на встрече говорилось в будущем времени, боюсь, уже устарели. Тем не менее я уверена, что этот разговор «о приключениях с переводом и заграничной карьере Ведьмака»[1] будет интересен всем любителям творчества Анджея Сапковского.
В тексте я старалась представить максимально полную (и отредактированную) запись беседы. Должна, однако, предупредить, что несколько предложений, где недостаточно четкая запись решительно не позволила восстановить реплику говорящего[2], я вынуждена была пропустить, дабы самостоятельным «додумыванием» случайно не ввести читателей в заблуждение.
Во встрече принимают участие: Анджей Сапковский, Laurence Dyèvre (Франция), José Maria Faraldo (Испания), Stanislav Komárek (Чехия), Piotr W. Cholewa (модератор дискуссии).
(первый вопрос был о том, как началось знакомство переводчиков с польским языком).
Laurence Dyèvre : Откуда это взялось: я хотела быть дипломатом и мне надо было два языка, чтобы сдать вступительный экзамен. Я хотела учиться русскому, но мне посоветовали выучить другой славянский язык. Я выбрала польский. Я не бросила русский, но перевожу все-таки только с польского. А дипломатом я не стала.
José Maria Faraldo : У меня это еще более удивительная история. Я не хотел учиться английскому, потому что это был язык оккупанта в Испании. Я хотел выучить какой-то экзотический язык. Начал с русского, а потом – почему бы не польский? Классный язык, классные девушки, классная еда – почему бы и нет?
Stanislav Komárek : Здесь обо мне Петр сказал, что я живу при границе, но это не так просто. Я из Тешина, из чешского города, и я думал, что научусь польскому от своих друзей из Залужья, но возникли две такие маленькие проблемы: поляки в Залужье не знают ни польского, ни чешского. Они только думают, что говорят по-польски или по-чешски, а говорят «по-нашенски». Поэтому я выучил польский по книгам. Поэтому с книгами у меня все ОК, а вот устная речь так хорошо уже не выходит.
Piotr W. Cholewa : Анджей, тебя не спрашиваю, как ты выучил польский, потому что догадываюсь: ты родился, и потом как-то так это уже продолжалось.
Andrzej Sapkowski : Я выучил этот язык давным-давно, так давно, что даже старейшие горцы не помнят[3], но одно могу сказать точно – это очень трудный язык, надо много упражняться.
Piotr W. Cholewa : И упражняешься?
Andrzej Sapkowski : И я упражняюсь. Трилогию Сенкевича читаю как минимум два раза в год.
Piotr W. Cholewa : Следующий вопрос: как случилось, что вы заинтересовались прозой Анджея Сапковского? Анджей был звездой в Польше долгое время, с первого или второго рассказа. Казалось, однако, что они довольно тесно связаны с польской культурой и традицией, что совсем не обязательно удастся перевести на другие языки. Я знаю, что сначала была Чехия. Как это произошло?
Stanislav Komárek : Первый рассказ я прочитал в польском журнале «Fantastyka», я тогда его покупал, но этот рассказ я не переводил, переводил его мой друг, теперь издатель, Jirka Pilch. Я переводил, кажется, второй, о заколдованном чудовище. Как он назывался?
Andrzej Sapkowski : (минутная растерянность, потом вспоминает) Ziarno prawdy[4].
Stanislav Komárek : Кажется, первый иностранный перевод Анджея был именно чешский.
Andrzej Sapkowski : Русский.
Laurence Dyèvre : Хорошо, что был чешский перевод, потому что если бы его не было, возможно, не было бы и перевода на французский. Дело в том, что французский издатель, который вообще издает только fantasy, был в Праге и хотел узнать, какие книги «берут». Ему сказали, что Сапковского хорошо «берут». Он раздобыл польскую книгу и потом просто искал переводчика. Так и получилось.
José Maria Faraldo : А я несколько ответственен за то, что Анджея издали в Испании, потому что я читал Сапковского в Польше, и мне понравилось. Потом я разговаривал с людьми в Испании, кто-то передал кому-то, и как-то мне позвонил издатель и говорит: «Действительно ли стоит это издавать?». И я сказал: «Действительно стоит». Ну и издали, и в Испании это был большой успех.
Piotr W. Cholewa : К сожалению, по организационным причинам не могла приехать госпожа Барбара Самборская, которая переводила на немецкий. Поэтому может ты расскажешь, Анджей, как это было?
Andrzej Sapkowski : Госпожа Самборская начала переводить – собственно говоря, уже закончила – «Башню Шутов», а моим переводчиком целого пятикнижья и сопутствующих рассказов был господин Эрик Симон для издательства Heyne Verlag. Я могу рассказать, как было дело с Вольфгангом Йешке[5] из издательства Heyne, с которым мы на одном из чешских конвентов - это был, кажется, Bohemiaсon в Усти-над-Лабой – завтракали в одной гостинице. Он так на меня посмотрел и говорит: «Я fantasy не люблю и издавать не буду». А я ему: «Ну и ...». Потом была – как обычно на конвенте - встреча со мной, на которую человек 500 пришло. Йешке на это посмотрел и утром сделал мне предложение, мол, он с удовольствием. И «Ведьмак» был издан в Heyne, успех не был каким-то ошеломляющим, возможно потому, что - много я в жизни видел отвратительных вещей – но обложка «Ведьмака», изданного в Heyne, занимает в этом списке одно из первых мест.
Piotr W. Cholewa : Кстати, раз уж речь об обложках: как издается у вас Анджей и вообще фантастика? Обложки как-то подбираются или нет? Я знаю, что Ежи Пильх, изданный в чешском Leonardo, иллюстирован великолепно...
Stanislav Komárek : Эти иллюстрации делала моя жена.
Piotr W. Cholewa : Лауреатка международных наград, помню, а как же. Мне было жаль, что в Польше не издают иллюстрированные книги. Твои первые издания в «Nowa» были с иллюстрациями, потом уже меньше. Случается ли у вас, что книга издается с картинками? Нормальная проза, но с иллюстрациями в тексте.
Stanislav Komárek : В Чехии все «Ведьмаки» были с иллюстрациями. Но так было не всегда. Winston Smith – это было такое первое издательство, не совсем серьезное – я это правильно сказал, достаточно дипломатично?
Andrzej Sapkowski : Winston Smith – конечно, это напоминает нам о Оруэлле, но обращаю внимание здесь присутствующих на название этого издательства, потому что оно находится в списке – законченном списке! – пяти издательств, которые меня крупно ограбили. Предупреждаю, что список закрыт.
Stanislav Komárek : Но с тех пор, как Сапковского издает упомянутый уже Jirka Pilch, таких проблем нет, а книжки выходят в твердом переплете. Весьма представительном.
Piotr W. Cholewa : Как книги издаются? Есть такая западная система, что вначале книги издаются hardcover, очень элегантно, а потом, когда это уже купят, издается paperback, массовый. Некоторые пропускают фазу hardcover, а некоторые вставляют между ними еще нечто такое как tradepaper – то есть вроде мягкий, но большого формата. Как выглядел промоушн книг Сапковского у вас? Кто-нибудь рискнул издать их массово или они издавались в таких изданиях для ценителей?
José Maria Faraldo : Мы, наверное, не на западе, потому что у нас нет такой «западной» системы. Некоторые издавались в твердом переплете, например, первые два тома рассказов сейчас выйдут в твердом переплете. Но с самого начала наши издательства – вот здесь есть пример, смотрите: это самые плохие наши издания, но они прекрасны, а последние красивы просто невероятно, красивее, чем в Польше. А промоушн шел таким путем посерединке: то есть мы не хотели представить Сапковского таким «нобелевским» писателем, а настоящим массовым писателем, но с таким [стилем?], что здесь и видно: нежнее, красивее. И наверное, получилось, потому что эти книги любят и те, кто читает массовую литературу, и те, кто читает такую немного лучшую литературу.
Laurence Dyèvre : Вот это французское издание, оно похоже на другие книги этого издательства. Все книги такого формата. Книга появилась на книжной ярмарке в Париже, и чтобы предупредить читателей, что будет книга Сапковского, была издана вот такая брошюра. (...) Для издателя это был риск, потому что никто не привык, что fantasy приходит с востока, и издатель был очень доволен тем, как книги продаются. А сейчас я узнала, что готовится также карманное издание этих книг.
José Maria Faraldo : Последнее, что мы издали Сапковского - это сборник рассказов «Золотой полдень», в этом издании 29 красивых иллюстраций, и, наверное, это самая красивая книжка Сапковского.
Andrzej Sapkowski : Вот немецкая обложка «Башни Шутов». Он еще не вышел, правда. Похожа на польскую, которая – первый раз! – была моим проектом, первый раз мне удалось протолкнуть свою идею насчет обложки. Не до конца, правда, но все же, что мне не удалось в течение 15 лет сотрудничества с разными польскими издательствами.
Мы еще не говорили о двух переводах. Первым – хронологически – был русский перевод. Русских переводчиков было очень много, они также быстро замечали, что что-то в польской фантастике происходит, потому что у русских, как и у чехов, польская фантастика всегда хорошо ассоциировалась, от нас всегда туда поступали вещи, за которые нам стыдно не было. Неоднократно серия «Зарубежная фантастика», которая тогда выходила в СССР, посвящала номера не только американцам и англичанам, итальянцам или французам – время от времени появлялся также том польской фантастики, где было много польских авторов, которых я, например, впервые читал по-русски, поскольку их книжки в Польше были недоступны. Недоступны не потому, что их расхватывали, а потому, что такова была политика. Так что неудивительно, что русские очень быстро мной заинтересовались, странно только, что они решили оставить меня в дураках. То есть «получишь деньги, но при определенных условиях». Выглядело это немного как задание, которое отец Olwen дал Kulhwch’у: что надо принести гребень, находящийся на голове дикого кабана Trwch Trwyth[6], победить морского змея, и поехать в Москву, а последнее было самым трудным условием. А если ты не поехал лично в Москву, то получал то, что обычно получаешь в русском спортлото, то есть три буквы, которые очень просто вырезать ножом. Вы догадывааетесь, какие. Раз, два, три – и получается это слово, которое ты получал вместо денег. Но времена меняются, и как-то раз издательство АСТ и переводчик Вайсброт занялись моим творчеством довольно серьезно, и это неплохо развивается.
Что касается англосаксонского рынка, то там при первой попытке я услышал краткий и меткий текст под заглавием: «Сорри, человек, но напиши что-то «о Валеза»[7] или о том, как ты свергал коммунизм, потому что книжки, написанные эскимосами о зебрах, нам не нужны. Пусть о зебрах пишет кто-то, кто разбирается в зебрах, а ты – эскимос, поэтому пиши о моржах. Fantasy в версии поляка нас вообще не интересует.» И это продолжалось лет этак 15. Но на что человеку способности? Издательство Orion Gollancz вот-вот издаст «Последнее желание». Наша взяла! Эскимосы пишут о зебрах!
(аплодисменты)
Piotr W. Cholewa : Это те, что Прэтчетта издают.
Я хотел теперь задать такой вопрос: учась польскому языку как иностранному, человек познает, прежде всего, литературный язык, учится, как надо говорить, как говорят сейчас. Книжки Анджея написаны или на таком сильно старопольском, как этот новый цикл, начинающийся с «Башни Шутов», или же с такой довольно сильной стилизацией, по крайней мере иногда, так, как это было в рассказах о ведьмаке. Не создавало ли это вам проблем? И второй вопрос: не создавал ли вам проблем специфический язык, на котором говорят краснолюды, и который, мягко говоря, является не салонным языком. Госпожа Dyèvre не переводила о краснолюдах, но там тоже появлялись такие формулировки. Как с этим справиться? Я, конечно, знаю, что в каждом языке есть богатая лексика такого типа, и каждый язык имеет свою старую форму. Но не был ли этот переход со старопольского или стилизации на старопольский какой-то технической проблемой?
José Maria Faraldo : Эта встреча называется «Сапковский versus переводчики», но она должна называться «Переводчики versus Сапковский». Я должен это сказать, что я ненавижу этого человека! Честное слово, ненавижу, потому что ну как можно так писать?! Я бы хотел получить нормальный язык, который можно быстро перевести, а тут нет, я должен искать в книжках, в интернете, блин. Технические проблемы? Часто каждое второе слово было для меня кошмаром. И все еще является кошмаром, потому что я все еще перевожу. И язык краснолюдов тут проще всего, потому что в Испании это можно так сделать – чудо. Но эта стилизация... как это переводить? Например, Сапковский часто использует слова и славянского, и латинского происхождения. Чего-то такого в испанском нет, и по-испански так не сделаешь. А он пишет одно слово - и рядышком то же самое, но латинского происхождения. Ну и что с этим сделать? Поэтому процесс перевода Сапковского лично у меня продолжается оооочеень долго.
Laurence Dyèvre : А я скажу по-другому: я вам очень благодарна, за то, что вы мне дали определенную власть, я имею в виду, что благодаря «Ведьмаку» я могла создать новые слова, и это было для меня очень интересно. Первый раз в жизни, хотя я полонист с 30-летним стажем, я должна была пользоваться этимологическим словарем. До сих пор я с ним сталкивалась, конечно, но всегда, когда чего-то искала, то не могла найти, а тут нашла. И потом, используя разные корни, создавала свои слова. И теперь у меня другая проблема: я уже не отличаю слов, которые я придумала, от слов, которые действительно существуют, то есть от тех, которых я не знала, но нашла в разных словарях: например, названия растений, зверей (в том числе и фантастических), которые то названия уже существовали. И теперь локти себе кусаю, что не записала, какие слова я создала – теперь надо было бы просто еще раз поискать, но на это жаль времени.
Stanislav Komárek : А я, наверное, уже деформирован Сапковским. Потому что когда я перевожу такой простой польский текст – простой, в котором ничего такого нет – то с таким текстом у меня появляется больше проблем, чем с текстом Сапковского. Что же касается краснолюдов, то в чешском языке они говорят таким языком... в Южной Моравии есть такая нация горцев, валаши. Это такие польские горцы, но на чешской стороне, и вот краснолюды говорят по-валашски.
Piotr W. Cholewa : Можно ли сказать, что у переводчика есть некоторая власть над автором? Ведь автор может отреагировать только когда получит книжку, не раньше. Не было ли у вас желания немного «исправить» автора? Я не говорю о том, чтобы переделать во что-то другое, например, выходит книжка «Ведьмак», Анджей Сапковский, а внутри какая-то мощная space opera... Но так серьезно? Конечно, надо вводить изменения, языки непереводимы, и это известно. Но как далеко заходят такие изменения? От каких вещей приходится отказаться, потому что нет того, к чему они отсылают. Особенно «Башня Шутов» и «Божьи воины» – это исторические тексты. Да и в «Ведьмаке» много таких явно исторических ссылок. И для нашей, чешской и немецкой истории определенные явления, места и герои важны. Что князь Х. победил рыцаря под каким-то таким лесом – я , конечно, упрощаю – но название этого лесочка и фамилия князя, и имя рыцаря и его любовницы все знают. А у вас не знают. Потому что это совершенно другие места, другие исторические личности. Хорошим примером будет Завиша Чарный. Для нас это, конечно, легендарный рыцарь (до Испании еще не дошла «Башня Шутов», где этот герой появляется), в Польше каждый знает это имя, и то, что с ним происходит, когда Рейневан его встречает, является определенным опровержением мифа. Это такой ideał, który sięgnął bruku[8], и который страдает геморроем. И в западной или южной культуре, в которой Завиша Чарный не вызывает таких ассоциаций, не является идеальным рыцарем, этот эффект пропадает. А с другой стороны, нельзя его переделать в Дон Кихота или Роланда. Как вы с этим справляетесь? С этими названиями деревень, с тем, что где-то там появляется местность, которую все поляки, все чехи и половина немцев знает из истории. Или такой вот Завиша Чарный. Что тогда делать?
José Maria Faraldo : Это интересная проблема, и решение в каждом случае индивидуально. Например, работая над «Ведьмаком», я часто находил какой-то эквивалент в испанском, который исполнял бы в испанском ту же функцию, что и в польском. Но часто так не получается. Ведь читатель также знает, что он читает польскую книжку, а не испанскую, поэтому так можно сделать не всегда, и иногда надо оставить немного славянской экзотики. Например, один рассказ заканчивается тем, что дьявол говорит «спокойной ночи». Что по-польски имеет определенное значение[9], а по-испански – нет. И я не нашел никакого эквивалента для этого. Я написал Анджею, что если он мне разрешит, то где-то посередине рассказа я добавлю такое предложение, в котором Лютик говорит: у нас так говорят, когда... и опишу, что это значит, а потом, в конце рассказа, я бы мог это просто перевести. Но такое решение – отдельный случай, потому что нельзя всегда так делать. Но каждое решение индивидуально.
Laurence Dyèvre : Я доверяю читателю, верю, что это умный человек, и знает, что читает. А если еще не знает – то узнАет, и это будет лучший выход. Потому что нельзя вторгнуться в какую-то действительность с чужеродными элементами. Надо сохранить экзотику. Поэтому-то и «взяло».
Piotr W. Cholewa : То есть если читатель не понимает, то пусть займется своим образованием и поймет – грубо говоря?
José Maria Faraldo : Я хотел еще добавить, что есть такой герой, не помню где, которого зовут Freixenet. А freixenet, как вы, наверное, знаете, - это такое испанское шампанское из Каталонии.
Andrzej Sapkowski : Когда я это выдумывал, в Польше не было еще такого шампанского, а теперь в каждом магазине есть.
José Maria Faraldo : И это звучало по-испански просто смешно: freixenet в Испании пьют в воскресенье или в праздники - а герой смешным не был, что тоже важно. Надо было что-то придумать. И моя идея, может, немного глупая: теперь этого героя по-испански зовут Dziwiecki[10].
(в зале смех и аплодисменты)
Andrzej Sapkowski : Похожие проблемы были у Симона с такими фрагментами на полном ругательств языке краснолюдов, которые то ругательства были сильно укоренены в немецком языке, и каждое второе слово – это было «шайс». Конечно, польский читатель понимал, о чем речь, но для него это не имело настолько буквального значения. Ну а на немецком этот «шайс» совершенно переводчику не подходил, и он вынужден был проявить изобретательность.
Stanislav Komárek : Нечто подобное было и у меня. Когда я столкнулся с первым рассказом о Лютике, появилась проблема с переводом его имени на чешский, потому что Лютик – это цветок, который по-чешски называется прискижник[11]. Никакой поэзии. (Из этого цветка вытекает такая смола, а прискижице[12] – это именно смола.) И я перевел это через английский язык, потому что какое-то растение из семейства этих лютиковых по-английски – marigold, поэтому по-чешски это у нас трубадур Маригольд. А этот прохвост в следующем рассказе вводит новый персонаж, которого зовут Трисс Меригольд.
(в зале смех)
А поскольку лютик по-латыни Ranunculus, то у меня это Трисс Ранункул.
(в зале смех)
(…)
Piotr W. Cholewa : Еще один вопрос: как вы справлялись с языковыми шутками или аллюзиями? Частично вы уже ответили на этот вопрос. Но, например, в «Ведьмаке» один из героев говорит «Daj, ać ja pobruszę, a ty skocz po piwo», что, конечно, отсылает нас к первому тексту, написанному по-польски, где было «a ty poczywaj»[13] - что даже хорошо ассоциируется с пивом. И это такая сильная привязка к нашей культуре. Сделали ли вы с этим нечто подобное в ваших переводах? Появилась ли какая-то ссылка на старые исторические тексты, написанные на языке переводчика? Второй вопрос – это уже ссылка на современность, когда кто-то говорит, что всему виной эльфы, а кто-то другой добавляет: «и возницы», но тихо, потому что шутка, хоть и известная, не всех смешит. Конечно, это сильно отсылает нас к такому тексту, еще довоенному, Слонимского, что «всему виной евреи ... и велосипедисты». Конечно, потом идет продолжение: «почему велосипедисты?», на что Слонимский ответил: «А почему евреи?». И эти вот «евреи и велосипедисты» вошли в польский язык как устойчивый фразеологический оборот: никто уже не помнит происхождения, просто знают, что если есть «евреи», то дальше идет «...и велосипедисты». Но это уже современный язык. Как вы справляетесь с такими оборотами речи, которые отсыляют нас к древней культуре и являются не цитатами, а перифразами, а как с относящимися к современному языку, но также нашему? Это как-то изменяется? Есть аналогичные намеки в переводах?
José Maria Faraldo : Я повторю, что не все можно перевести буквально, но некоторые шутки – например, о евреях, они существуют на уровне европейском. Конечно, в Испании это не играет такую роль, как в Польше, но можно шутку понять. Но что касается таких вещей, которые невозможно было отнести к испанской культуре, то если в этом месте нельзя было передать эту шутку, тогда где-то в другом месте можно было вставить какую-то похожую, так, чтобы текст исполнял такую же функцию, как по-польски, хотя перевод был немного другой.
Laurence Dyèvre : Я применяю тот же метод.
Andrzej Sapkowski : Я снова выступаю в роли advocatus diaboli, и скажу от имени отсутствующих, то есть Симона, который когда-то в одном из моих рассказов нашел название рыбы kergulena [Champsocephalus gunnari, ледяная рыба – прим. Т.Г.], причем в какой-то там шутке, и не понял юмора. Конечно, шутка была мало того что польская, так еще и лодзская, плюс очень локальная, потому что через день после того, как я это увидел, шутка исчезла. Дело было так: был рекламный щит, который, конечно, в те времена так не назывался, на котором было написано: «Балтика – твое море, kergulena – твоя рыба.» А внизу какой-то остряк написал фломастером: «А курва ваша мать».
(в зале смех)
И эту ледяную рыбу я употребил в тексте в каком-то подобном значении. И когда я это объяснил Симону, то он сказал: «Знаешь, тогда я использую здесь угря, то есть der Aal, потому что угорь у нас ГДР также был существом мифическим».
Piotr W. Cholewa : Если мы уже заговорили о таких технических проблемах, то я хотел спросить, сотрудничаете ли вы с автором, или, скорее, спрошу наоборот: сотрудничает ли автор со своими переводчиками, помогает ли, объясняет, что он имел в виду? Или подходит к делу скорее по принципу: разбирайтесь с этим сами, как умеете?
Stanislav Komárek : В интервью для одной чешской газеты Анджей как-то очень сердился, что Komárek никогда его ни о чем не спрашивает.
Andrzej Sapkowski : Перевел, кажется, 7 моих книг, что заняло у него 10 лет, а задал мне вопрос только раз, и то за кружкой пива. Причем спросил о названии бабочки, которая висела у него на стене за стеклом, так что он просто ткнул пальцем и спросил: «Эта. Как называется?». И все.
Laurence Dyèvre : Не консультировалась. Был только один вопрос, заданный издателем (не помню, в котором из текстов это происходило) – дело было с какой-то стеной. У ведьмака был живот твердый как стена или что-то такое, как-то трудно это было перевести. Мы долго об этом говорили, и в конце-концов издатель решил обратиться к автору, который сказал, что, по-видимому, существует какая-то проблема с этим предложением, потому что все к нему с ним обращаются. И я уже не помню, какой выход мы нашли: вырезать это сравнение или как-то изменить его...
José Maria Faraldo : Я сотрудничал с автором, спрашивал его.
Andrzej Sapkowski : Да, задал мне множество вопросов. Штуки 4, наверное.
José Maria Faraldo : Наверное, это потому, что мы часто делаем промоушн его книг в Испании, почти что каждые 4 месяца, и в таких случаях встречаемся и много о книгах разговариваем.
Andrzej Sapkowski : Этот фрагмент о стене появился в рассказе, не помню названия, где джин исполнял желания. Как? А, да, «Последнее желание». Там, получая очередной сокрушительный удар в живот, - мне казалось, что это будет очень остроумно написано – ведьмак посмотрел на свой живот и удивился, что не видит кирпичи с другой стороны, то есть что не выбили ему еще такой дыры, что, смотря на живот, видел бы кирпичи за спиной. Без проблем это прошло в русском, чешском и немецком. А у испанцев и французов на этом месте наступил сбой. Никак не могли понять этого фрагмента. Не знаю, это вопрос другой ментальности?
Laurence Dyèvre : Я это поняла, но из контекста однозначно не следовало... потому что были и другие стены вокруг. Тем более, что по-французски и ściana, и mur – это одно слово[14], и действительно странно получалось. Поэтому я не была уверена.
Andrzej Sapkowski : Я всегда говорил, что если что-то непонятно для читателя или переводчика, то виноват автор. Только и исключительно.
Piotr W. Cholewa : Не могу удержаться, чтобы не вспомнить Терри Прэтчетта, который говорил, что больше всего вопросов он получает из США, а сразу за ними идет Франция. В США никак книг Прэтчетта не могли понять, хотя, казалось бы, пишет по-английски.
(конец первой стороны кассеты)
Piotr W. Cholewa : Краткий вопрос, на «да» или «нет»: как с примечанием «непереводимая игра слов». Это, конечно, переводчик признается в своем поражении. Нет? Не применяли? Понятно.
Andrzej Sapkowski : В русском переводе в «Башне Шутов» примечания занимают вдвое больше места, чем само содержание книги. Серьезно. Более того, половина из них неправильна.
(в зале смех и аплодисменты)
Piotr W. Cholewa : Невероятно. Еще один вопрос: о фантастике на ваших рынках. В Польше мы знаем, как выглядит дело: фантастику все еще считают литературой ниши, только для фанов (хотя некоторые утверждают, что только для маньяков). Fantasy многие считают таким худшим сортом фантастики, то есть sci-fi. Как у вас относятся к фантастике? Она функционирует на равных правах (или на лучших?) с мэйнстримом?
José Maria Faraldo : В Испании у фантастики признание еще хуже, чем в Польше. И это большая проблема. Надо сказать, у нас не было такой традиции, как в Польше: у Вас есть Лем и Сапковский, которым польская фантастика очень многим обязана. Книжный рынок в Испании выглядит подобным образом, то есть издают почти что то же, что и здесь, и в таком же количестве, но в Польше очень много хороших польских авторов, в отличие от Испании.
Laurence Dyèvre : Во Франции sci-fi – это уже признанная литература, а вот fantasy – еще нет, она еще слишком молодой жанр, чтобы у него был какой-то ранг. Есть издательства, которые издают только fantasy, но не знаю, много ли их. Крупные издательства пока что не уделяют fantasy внимания. Я сама первый раз в жизни читала fantasy, потому что прежде чем взяться за перевод книги Сапковского, я хотела узнать, как выглядит этот жанр.
Stanislav Komárek : Я читаю много произведений этого жанра, и мне кажется, что ситуация значительно улучшилась. Однако случается, что некоторые издатели сами понижают уровень этой литературы тем, как ее издают, например, обложкой.
Piotr W. Cholewa : Анджей, может, ты скажешь, как на других рынках?
Andrzej Sapkowski : Действительно, издатели понижают уровень литературы fantasy, лепя на обложку бессмертного дракона в объятиях равно бессмертной полуобнаженной бабы (или наоборот), что не служит жанру. И полбеды, если это Boris Valejo, хоть и в тысячный раз – это еще можно пережить. Но за кисть хватаются и худшие художники. Например, в Германии, издательство Heyne, которое, если речь идет об обложках книг sci-fi, всегда было для меня образцовым издательством, так вот, при издании fantasy их уровень резко понизился. Что же касается России – то эту ситуацию трудно классифицировать, так как это огромнейший рынок, книг – море, причем всех жанров. Они сейчас переживают то, что мы в свое время - компенсацию некоторого недостатка литературы такого типа - только помноженное соответственно на величину страны и количество жителей. Россиян характеризует то, что обложки у них – это очень сильный элемент маркетинга книжки, поэтому об обложках заботятся. Результат, правда, бывает разным. Но одно можно сказать – от рисунков и красок глаза просто разбегаются.
Piotr W. Cholewa : Но там и 400 000 экземпляров распространить – не проблема. А идеи бывают действительно интересные. Я помню такие книги, но это у украинцев, кажется, где обложка была несколько срезана, то есть не такие прямоугольные, а вот так. Не знаю, пользовалось ли это успехом, но выглядело оригинально. Следующий вопрос о позиции Анджея Сапковского. Во Франции трудно сказать, потому что это там еще нечто новое, и трудно сказать, как будет продаваться. Конечно, мы здесь, в Польше, первые тебя оценили по заслугам и даже первыми присудили тебе награду «Śląkwa», потому что тогда еще не было награды им. Зайдля. Потом, в 1990 году, Анджей Сапковский получил награду Зайдля в голосовании фанов. Но что меня действительно удивило - это то, что в Чехии (или еще в Чехословакии?) в голосовании читателей на наиболее популяную книгу жанра фантастики Анджей Сапковский выиграл у Толкиена. То есть его книги были более популярны, чем Толкиен. Это нас ошеломило. В свою очередь, в Испании ты получил награду Игнотус, которая признается фанами. Это важная награда, что-то вроде Hugo. И это большие успехи. Застают ли тебя эти награды каждый раз врасплох?
Andrzej Sapkowski : Я всегда удивлен наградами, с самого начала моей карьеры. Я был удивлен наградой «Śląkwa», потому что не знал, что это такое, и почему мне ее признал какой-то клуб фантастики из Катовиц. Врасплох меня застало также приглашение на конвент, потому что я не знал, кто и зачем меня куда-то приглашает, книжки лежат, покупайте, зачем вам автор, что он может добавить? Он уже сделал свое дело. Так же обстояло дело и с переводами. Первый мой опыт с переводами был травматическим, я уже об этом говорил: переводили, издавали, не платили... Ситуация нормализовалась только спустя некоторое время. Ведь когда я начинал, существовал еще ZAiKS[15], а новый режим еще не пришел на смену старому. Потом уже новый режим внес немного смысла в экономику, и все это начало как-то функционировать, и хорошо, потому что переводы – вещь важная. Я с самого начала понял, что писатель-фантаст имеет огромное преимущество над всеми остальными людьми пера, а все потому, что среди фанов фантастики вещи распространяются очень быстро, и поэтому мне недолго пришлось ждать, чтоб мой рассказ, тот же «Ведьмак», издал чешский журнал Ikarie, соответствующий польскому «Fantastyka». Мои рассказы брали также фанзины, то есть мое столкновение с иностранными рынками было не только контактами с какими-то крупными издательствами, наоборот, дорогу прокладывали журналы и фанзины. А это очень важно. И успех в Испании (этих три Игнотуса) – их, может быть, и не было бы, если бы с первой книгой я не появился на испанском конвенте, на Барнаконе в Барселоне. Потому что это действует. Это может показаться странным для тех, кто не занимается вплотную фантастикой, но то, что на прилавке лежат книги, а автор тоже находится где-то поблизости, и можно эти книги купить, а потом подойти к автору и попросить автограф – это прекрасное действие с точки зрения маркетинга. Возможно, никто бы книги не купил, если бы не факт, что здесь, на конвенте, присутствует автор, и можно с ним поговорить или дать ему книгу, чтоб подписал. И этого обыкновенный смертный, пишущий в мэйнстриме, абсолютно лишен, он даже не знает, что нечто такое существует. Он обречен либо на собственную инициативу, либо на агента, а в польских условиях это обычно вор. И это проблемы, которые касаются Хмелевской, Нуровской и многих других авторов, делающих карьеру на заграничных рынках. У них не было фэндомов, фанзинов и жанровых журналов, в которых писатель мог стартовать. А здесь дело просто: было издано в Польше, получил Зайдля (или не получил, но люди хвалили) – моментально рассказ издан в Ikarie и в других жанровых журналах в мире.
Piotr W. Cholewa : Есть много испанских и чешских писателей-фантастов, не знаю, как во Франции. После того взрыва в 90-х годах, когда мы наверстывали упущенное в фантастике (то, что россияне переживают теперь), казалось, что англоязычная фантастика совершенно подавит все польское, что издатели вообще не будут принимать польских авторов и будут издавать исключительно переводную литературу, в том числе и наиболее низкого качества (началось с хороших книг, но с каждым годом уровень понижался). Но это прошло. Хотя я помню такую ситуацию в Венгрии, где вообще пропали венгерские авторы, полностью. А как у вас? Есть ли новые, популярные (или пока еще нет) французские, испанские, чешские и словацкие писатели?
José Maria Faraldo : В Испании, как я уже сказал, есть традиция фантастики, но в отличие от существующей здесь ситуации у нас не было хороших авторов. Однако уже 10-15 лет идет процесс нормализации, а в этот момент можно говорить даже о буме. Есть несколько хороших авторов, которые издаются также за границей, и этот рынок начинает разнообразиться. Что касается французского рынка, то я тоже скажу, если вы позволите, как обстоит дело: рынок огромный, по сравнению с Испанией и даже с Польшей: есть много авторов, много книг, но к сожалению, нет какого-то одного автора, о котором можно сказать «просто великолепный». Но эти «средние» авторы действительно интересны.
Laurence Dyèvre : Спасибо, что вы сказали о французском рынке, боюсь, что я не могла бы ответить на этот вопрос. Могу только сказать, что читатели ожидают нового Сапковского, и в этом ожидании есть моя вина, за что прошу прощения: я поменяла место работы и из-за этого просто не успела с переводом.
Stanislav Komárek : У нас на рынке очень много англоязычных писателей, но у нас эта литература, кажется, так никогда и не овладела всем рынком, всегда были чешские авторы, издавались также авторы польские, когда-то и русские, но сейчас мне неизвестно, чтобы появилось что-то новое. Но, как сказал коллега, нет такого одного, который был бы таким хитом.
Piotr W. Cholewa : Мои вопросы закончились, теперь прошу вопросы публики.
Вопрос из зала: Я хотел спросить, на какой наиболее экзотический язык был переведен «Ведьмак»?
Andrzej Sapkowski : Это настолько экзотический язык, что я даже названия этого языка не скажу, на нем говорят, кажется, в Конго-Киншаса, но вот как называется язык – не знаю, потому что там говорят на многих языках, а не на одном, можно сказать, что каждый негр говорит на другом языке. Назовем язык условно улумбулу. Один из моих чешских фанов, мой приятель, очень значительная личность в чешском фандоме, Ярек Ольша, перестал быть фаном, а стал дипломатом и атташе при чешском посольстве в Конго. И поскольку не перестал любить фантастику и заниматься ней, то решил что-то сделать для фантастики и заинтересовал местных издателей несколькими заглавиями из чешской и польской фантастики, которую также хорошо знал. И поэтому на этом языке улумбулу был издан «Ведьмак». Однако вот что меня удивляет: рассказ «Ведьмак» насчитывал 30 страниц (это был критерий конкурса), а на языке улумбулу он занял максимум 15. То ли этот язык помещает два польских предложения в одном, то ли переводчик решил, что следует пропустить те предложения, которые автор написал не иначе как по пьянке, потому что смысла в них ровно никакого, то ли были еще какие-то причины, что вполне возможно, так как я лично знаю одного переводчика саги Андре Нортон «Колдовской мир», который мне не раз говорил, что у него никогда нет проблем с переводом, потому что все, чего он не понимает, он пропускает.
(в зале смех)
José Maria Faraldo : Знаешь что, теперь и мы будем так делать.
Andrzej Sapkowski : При случае надо добавить еще известный казус кораблей вогонов, которые висели над землей так, как кирпичи никогда не висят. Вы себе не представляете, что польские переводчики сделали с этим текстом. Один даже наполнил кирпичи гелием, чтобы дать им возможность летать.
Рекорды бьет также спешащая на выручку Кальвария.
(в зале смех)
Но я должен еще отдать должное Станде, который является не только отличным переводчиком, но еще и знатоком истории Чехии, которой я в последнее время занимаюсь. И благодаря тому, что первая глава «Божьих воинов» появилась сначала в журнале «Fantastyka», то прежде чем вышла книга, я мог исправить две серьезные ошибки. Во-первых, я упомянул костел в Праге, который в 1427 году уже был сожжен, а потому не имел права стоять там, где я его поставил. А во-вторых, я перепутал количество казненных товарищей Яна Желивского[16], здесь я ошибся на одного. И Станда, который, конечно, знает эту каноническую для истории Чехии историю, поправил меня, благодаря чему в книге этих ошибок уже нет.
Piotr W. Cholewa : Я имел удовольствие ходить с Анджеем по Праге, когда он готовился к написанию «Башни Шутов», и он о каждом месте рассказывал, что там тогда происходило, и что там будет происходить у него (и происходящее у него было интереснее). Так что стоит с ним походить по Праге.
Вопрос из зала: Как долго вы писали рассказ «Ведьмак»?
Andrzej Sapkowski : 6-7 недель.
Вопрос из зала: Сколько времени занимает перевод книги? Я понимаю, что это зависит от книги, но в среднем? Такой 400-страничной книги? Сколько времени издатель дает на перевод такой книги?
Andrzej Sapkowski : Два дня.
(в зале смех)
Piotr W. Cholewa : Два дня – это если у него хорошее настроение. Нет, но серьезно. Возьмем, к примеру, вот эту книжку, «Последнее желание». Пусть будет 250-300 страниц текста. Сколько времени?
José Maria Faraldo : Над последней сижу уже полтора года. Конечно, я делал и другие вещи.
Laurence Dyèvre : Трудно ответить, потому что бывает по-разному. Иногда перевод маленькой книжки занимает очень много времени. У меня всегда получаются опоздания. Но издатель всегда требует и стимулирует к работе: звонит, пишет мэйлы... И мне приходилось работать и ночью, и в субботы, и в воскресенья – месяца три, наверное. Причем перевод был для меня не основной работой, а хобби, поэтому времени не хватило катастрофически.
Stanislav Komárek : Я сразу переводил две книги: «Божьи воины» Сапковского и книгу о лекарственных растениях. Поэтому всегда, когда я уставал от Сапковского, то переводил о лекарственных качествах одуванчика. В Польше «Божьи воины» вышли осенью, и тогда я получил книгу, а закончил перевод где-то в середине мая.
Piotr W. Cholewa : То есть около полгода. Но это очень долго! Хотя у Станды [Stanislav Komárek - прим. Т.Г.] издатель – его друг, поэтому такой срок.
José Maria Faraldo : Мой издатель был моим другом до этих переводов.
(в зале смех)
Laurence Dyèvre : Я предупреждала своего издателя в прошлом году, что не смогу сделать перевод следующей книги Сапковского в срок и предложила ему поискать другого переводчика, и даже предложила несколько, но все сочли, что Сапковского должен переводить один человек, а поскольку я переводила предыдущую книгу, то перевожу и эту.
Piotr W. Cholewa : Кстати, есть ли в ваших странах какой-то рынок переводчиков с таких «экзотических» для фантастики и fantasy языков, - то есть всех, кроме английского и американского? Есть ли переводчики, специализирующиеся в такой неанглоязычной литературе? И много ли их?
José Maria Faraldo : В Испании переводчик с польского один.
(в зале смех)
И есть еще один, который переводит с русского. (...)
Laurence Dyèvre : У нас тоже... один. Нет, существует целая группа переводчиков с польского на французский. Мне интересно иметь дело с разными стилями в литературе, я переводила и Милоша, и Загаевского, и Пильха, и Сапковского – у меня нет каких-то предубеждений.
Stanislav Komárek : У нас появляются переводы с таких «экзотических» языков, но вот в области фантастики, кажется, нет. Конечно, если будет спрос, то появится и перевод с улумбулу, но пока что я не слышал, чтоб были переводы фантастики, предположим, с монгольского.
Piotr W. Cholewa : Странно, что нет с русского, потому что у нас все больше появляется переводов с русского. Вообще, мне кажется, что пропали переводчики с русского, а было их немало. Некоторые умерли, причем уже много лет назад, а люди сейчас просто не знают русского.
Вопрос из зала: Что вас вдохновило на написание повести?
Andrzej Sapkowski : Это же католическая страна! Святой Дух!
(в зале смех и аплодисменты)
Spiritus ubi vult spirat[17]. Если кто-то не понял, то исповедует не ту религию, потому что это было из Священного Писания.
Piotr W. Cholewa : То, что после цикла очень популярных рассказов ты взялся за не просто повесть, а цикл повестей (или за повесть, разделенную на пять частей) – меня, например, это удивило.
Andrzej Sapkowski : Интересно! Я отлично помню, что на подобной встрече, на которую ты, кстати, пришел без штанов (потому что мужчина в коротеньких штанишках – это все равно что без штанов), когда я сказал, что пора польской fantasy получить культовый цикл, то ты смеялся. Причем прямо живот надрывал - о чем это я говорю. Поэтому я просто хотел тебе доказать, что могу что-то такое сделать, и меня не остановят насмешки кого-то, ходящего без штанов.
Piotr W. Cholewa : Анджей с присущим ему красноречием это немного приукрасил. Во-первых, я был в шортах, но действительно, коротких, из-за чего футболка получилась длиннее штанин. Во-вторых, я не «издевательски смеялся», а «снисходительно улыбался». А в-третьих, действительно не верил, что он создаст культовый цикл. И признаю, что ошибался. Как известно, не ошибается только тот, кто ничего не делает. Поэтому ответ на ваш вопрос звучит: это я вдохновил Анджея Сапковского на написание повести.
(в зале смех и аплодисменты)
Не напрямую, но насмешливо улыбаясь.
Andrzej Sapkowski : В таком случае, если позволите, то я вспомню еще одну историю. Как известно, легче всего проехаться по отсутствующим, поэтому я воспользуюсь тем, что здесь нет Вайсброта, моего русского переводчика, и мы сможем немного посмеяться. Дело касалось чрезвычайно важного элемента в отношениях автор – переводчик, а именно: культурной разницы. Иногда такой разницы нет, но иногда она есть и дает о себе знать. Итак, Вайсброт переводил один из моих рассказов, в котором сидящая у костра компания занимается тем, что ведет разговоры и пьет, и вот один из них говорит так: «Я пью только родниковую воду." И тут глотнул из фляжки и - «у-хе-хе!» - передернулся, что, в моем убеждении, должно было быть великолепной шуткой, показывающей, что во фляге была отнюдь не вода. Читаю перевод и вижу «... выпил и встряхнул бутылку». Встретив Вайсброта, спрашиваю: «Где тут смысл? Ведь в тексте было не так! Не встряхивал никакую бутылку, а выпил и передернулся. Его передернуло.» Вайсброт на это, мол, он не понял и перевел так, как понял. «А что это значит, что его передернуло? Почему?» Я говорю: «Шутка, понимаешь? Передернуло, потому что там, в этой фляге, была водка, а не вода.» А Вайсброт смотрит мне в глаза и говорит: «Так ведь кого от водки передергивает-то?»
(в зале смех)
Stanislav Komárek : В России передергивает от воды.
Piotr W. Cholewa : Анджей, теперь о планах, только откровенно: не будет продолжения - ты многократно об этом говорил, но я все еще надеюсь, что ты передумаешь – рассказа «Battle dust»?
Andrzej Sapkowski : Не будет.
Piotr W. Cholewa : А что после третьей части гуситов?
Andrzej Sapkowski : Не скрою, это проблема. Обычно я далеко наперед планирую разные вещи. Например, о том, что будет трилогия о гуситах, я знал за 7-8 лет до того, как ее написал. А теперь финиш уже на горизонте, а я понятия не имею, что дальше. И это плохой знак. Может, пора на пенсию? Но что-нибудь придумаю.
Вопрос из зала: Анджей, несколько твоих рассказов относятся к литературе ужаса. Например, «Музыканты». Собираешься ли ты написать что-то еще в этом жанре? Очень хорошо получалось.
Andrzej Sapkowski : У меня немного другое мнение на эту тему. Кстати, «Музыканты» - это один из Игнотусов, потому что не все эти награды были за «Ведьмака», так что другие тоже обратили внимание на этот рассказ. Но я не скрываю, что работая над «Музыкантами» или «Tandaradei!», хотел сделать с польской литературой ужасов нечто такое, что сделал с fantasy. То есть проложить какое-то собственное русло для этой речки.
Piotr W. Cholewa : А я на всякий случай насмешливо улыбаюсь.
(в зале смех)
Andrzej Sapkowski : И таков был мой план. Потому что почему только Кинг? Он это сделал и он популярен (он тогда еще не был в Польше настолько популярен, но я знал, что будет). Ведь в fantasy удалось не только мне. Тогда писали только Пекара и Крес, немного коснулся этого Земкевич, а большинство за чистую fantasy не бралось. Ну и я написал и «Музыкантов», и «Tandaradei!», и перечитывая эти рассказы в очередной раз, уже после их издания, я пришел к выводу, что меня это совершенно не пугает. Литература ужасов должна пугать, а мне ничуть не страшно. Когда я прочитал «Кладбище домашних животных» Кинга, то я боялся выключить свет, а мне было 45 лет! Прочитал последнюю страницу, хотел лечь спать, протянул руку к выключателю – и забрал, может лучше –думаю – не выключать? И такой должна быть литература ужасов! А после моих рассказов мне страшо не было.
Вопрос из зала: Может, потому, что ты их писал?
Andrzej Sapkowski : Ну да, я знал, чем закончатся. И весь suspens псу под хвост.
Вопрос из зала: Вопрос к переводчикам: вы видели фильм «Ведьмак»?
(голоса из зала: «Ну, нееет!»)
Piotr W. Cholewa : Хм, ну ладно, спрошу. Ты не слушай, потому что ты всегда начинаешь нервничать. Вы видели фильм «Ведьмак»?
José Maria Faraldo : Мне он даже нравится.
(в зале смех)
Нет, это, конечно, не является хорошим фильмом, но великолепные актеры. Конечно, это не Сапковский, а нечто иное, но в этом тоже что-то есть.
Piotr W. Cholewa : А ты его видел по-польски с испанскими субтитрами или только по-польски?
José Maria Faraldo : Смотрел в кино в Польше, а потом купил себе DVD. Это такое мое извращение, наверное.
Piotr W. Cholewa : Я почему спрашиваю: возможно, при переводе фильм немного выигрывает.
Laurence Dyèvre : Я еще не видела. А вы рекомендуете? (смех)
Andrzej Sapkowski : Я считаю, что на фоне того, что представляет польская кинематография и телевидение, фильм отлично держит экзамен. Можно в первую пятерку дать.
Stanislav Komárek : Я не видел фильм, я видел только телесериал, его показывали в Чехии (...)
(конец стороны кассеты)
Piotr W. Cholewa : (...) что кинематографисты сделали с книгой Анджея и пойдут линчевать всех подряд поляков, так на всякий случай. Но они пришли в восторг, и потребовали поставить это еще раз, а потом еще и еще. Но потом наш коллега забрал кассету, потому что счел, что это уже нарушение Женевской конвенции и гуманность не позволяет ему показывать это пятый раз, потому что это было бы уже слишком. Возможно, такая реакция возникла потому, что фильм был на иностранном языке и они не слышали этих совершенно испорченных диалогов, а вставляли на их место диалоги из книжки. Мы, к сожалению, все слышали и понимали.
Andrzej Sapkowski : Во время показа зрители несколько раз от души посмеялись, и отнюдь не благодаря остроумному диалогу, а просто при виде спецэффектов.
(в зале смех)
Stanislav Komárek : Но чешские диалоги тоже были ужасны.
Piotr W. Cholewa : Анджей говорил, что единственный оставшийся от его книги диалог – это тот, в котором кот говорит: «Мяу, мяу!», а ведьмак: «Я тебя тоже не люблю».
[2] Например, если из-за какой-то помехи нельзя было со 100% уверенностью утверждать, что в соответствующем месте в предложении нет слова «не», которое так много меняет J.
[3] Tak dawno, że najstarsi górale nie pamiętają – известная польская поговорка, часто появляющаяся в начале сказок.
[8] «ideał, który sięgnął bruku» [букв.: идеал, который очутился на мостовой]- цитата из стихотворения Циприана Камиля Норвида «Рояль Шопена»/ «Фортепиано Шопена».
[9] "gdzie diabeł mówi dobranoc" [где дьявол/черт говорит "спокойной ночи"] = "очень-очень далеко". (По-русски мы в таких ситуациях говорим "у черта на куличках", "Тьмутаракань" и т. д.)
[10] От слова dziwny (=странный, удивительный, дивный) или однокоренного.
[13] «Daj, ać ja pobruszę, a ty poczywaj» - В оригинальном старопольском написании: Day ut ia pobrusa, a ti poziwai Перевод: «Дай, пусть я повращаю жернова, а ты отдыхай». (Согласно некоторым языковедам, последнее слово должно быть прочитано как "podziwiaj", т.е. посмотри, присмотрись, и должно было служить намеком на неловкость адресата.) Это старейшее известное предложение, написанное на польском языке. Источник: http://wiki.u.szu.pl/w/cytaty/Daj...
См. также обсуждение этого вопроса на форуме.
Я — как американский писатель Говард Лавкрафт, который писал обо всяких монстрах, чудовищах, ктулху и прочих… Страшные вещи писал, но сам был абсолютно математическим разумом, который ни хрена не верил ни в какую мистику.
Каталог статей
| 
